Это было неслыханное нарушение всех правил и азов конспирации! Любой шифровальщик и радист знают, что раскрыть свои коды и шифры – это верная смерть! И не только твоя, но и многих тысяч других людей. Коды и шифры – это то, что хранится любой армией мира пуще зеницы ока. А тут – на чужой аппаратуре под своими кодами и шифрами! Кто-то может подсмотреть или иным невиданным способом выяснить закодированную последовательность. И тогда… Лучше даже не представлять, что произойдёт тогда для одной из армий. Неслучайно диверсанты во время подготовки и отсылки шифрованного радиосообщения своему командованию накрывают радиста, чтобы никто, даже из своих, не мог хоть краем глаза увидеть самую важную тайну! Но все-таки в жизни возникают ситуации, когда правила, написанные кровью многих поколений, необходимо нарушать. По тому, как говорил радист, генерал-лейтенант понял, что в данной ситуации это единственно возможный способ связаться с Москвой. Иначе беда.

– Пойдём со мной к англичанам, чтобы не терять времени, но об этом молчок, – сурово приказал он.

– Так ведь любой радист сразу узнает!

– Нам сейчас Тито надо вытащить, а победителей не судят. Понял?!

Радист быстро закивал головой, вскочил и радостно полетел к выходу.

* * *

Несмотря на удручающее положение отряда, Иосип Броз Тито знал, что лучший способ избавиться от дурных мыслей – это целиком погрузиться в работу. Собрав всех членов Верховного штаба, Тито и его соратники решали, как отреагировать на действия сухопутных дивизий вермахта.

– Туда надо подтягивать новые силы, иначе они продолжат сужать кольцо вокруг Дрвара, – предложил Тито.

– Там что, не осталось резервов? – удивился Джилас.

– Конечно, нет! Я распорядился даже снять охрану с нашего госпиталя.

– Но там же беззащитные раненые!

– Знаю! Но функционирование Верховного штаба для меня гораздо важней! – воскликнул маршал, удивляясь узости мышления своих боевых товарищей. – Там бойцы, которые пускай и временно, но не могут принести пользы общему делу, а тут – лидеры всего партизанского движения! Первое не идёт ни в какое сравнение со вторым. Второе важнее! Намного важнее!

Эти слова раскалённой иглой вонзились в мозг Алексея, охранявшего вместе со своей сменой это совещание. Сердце сжалось и заныло тревогой о Милке. Он повернул голову и ненавидящими глазами долго сверлил взглядом затылок Тито. А тот, казалось, мгновенно забыл об этой проблеме. Взгляд старшего сержанта должен был воспламенить не только кожу на затылке, а целиком югославского лидера, но тот, наверное, от усталости или занятости, утратил инстинкт зверя, не раз спасавший его от неприятностей. Кадык на горле Подкопина несколько раз прошёлся вверх-вниз и застыл.

* * *

Битое стекло и куски штукатурки мерзко скрипели под подошвами сапог. Каждый шаг партизана сопровождался этим визгом и бил по ушам. Волосы на затылке топорщились от дикого нервного напряжения, а по спине сбегали холодные капли пота. Он проник в здание госпиталя через разбитую дверь и пошёл по коридору. На стенах виднелись многочисленные следы от пуль, в воздухе ещё стоял запах пороховой гари. В госпитале всё было перевёрнуто. Но было это нападение или срочная эвакуация, было пока непонятно. Врачей и медсестёр не видно, врагов тоже. Партизан стволом автомата отодвинул марлевый полог в палату. В разбитых окнах невозмутимо колыхались ситцевые занавески в весёлый цветочек. Кровати и топчаны вместе с матрасами и простынями перевёрнуты. Везде – битое стекло. На спешную эвакуацию не похоже, скорее всего, нападение. Надо внимательно осмотреть весь госпиталь.

Одна палата, вторая, третья… Картина везде одинаковая. Разгром и никого. В операционной лежал ещё не остывший труп главврача. Очередь прошила его в четырёх местах. Кабинет рядом с операционной пуст, но и там было всё перевёрнуто. По комнате были разбросаны многочисленные бумаги.

Идя на цыпочках, боец зашёл в техническую комнату, которую почти полностью занимали два огромных бака, закрытые крышками. Партизан поддел стволом винтовки ближнюю к нему, она с грохотом упала на пол. Бак был пуст. Он приоткрыл второй бак и тут же отскочил, едва сдерживая рвотный позыв. Бак был доверху забит гнойными бинтами.

Боец толкнул узкое окно, закрашенное белой краской, высунулся из него по пояс, глотнул пару раз ртом свежий воздух и крикнул командиру:

– Всё чисто! Никого нет, только убитый врач.

– Вот гниды! – отозвался снаружи бородатый мужчина, командир этой крохотной разведгруппы. – Давай похороним его по-христиански и пойдём смотреть дальше, вдруг они схоронились где-то в округе. Куда-то же делся целый госпиталь? Не немцы же его увели с собой?

Партизан повернулся, чтобы идти к своим, но тут у него от страха зашевелились волосы на голове. В баке приподнялись и зашевелились, как червяки, гнилые, кровавые бинты. Крышка, едва прикрывавшая содержимое, полетела на пол и, громко звеня, стала там танцевать, постепенно замирая. Парень перевёл взгляд на бак и увидел, как вспучились бинты и стали вываливаться, свешиваясь с боков. Когда из этой гнили появилась женская рука, молодой человек был уже готов выпрыгнуть в узкое окно. Его остановило то, что вслед за рукой показалось зарёванное лицо медсестры Милки.

Когда бедную девушку отмыли и отпоили, она рассказала, что после того, как с госпиталя сняли охрану, главврач почувствовал недоброе. Он успел за те несколько дней, которые были до высадки десанта, распределить большинство больных по домам местных жителей. Спасибо добрым и сердобольным людям.

Когда десантники пришли в первый раз, в госпитале оставалось двое самых тяжёлых больных. Одного из них стали допрашивать, Милка попыталась этому помешать. Её чуть было не убили из пистолета, но фашистам передали, куда ушёл Тито, и они кинулись за ним в погоню. А пару часов назад нагрянули снова, но уже другие – более злые и небритые. Видимо, они уходили от партизан, освобождавших Дрвар. Они крушили и ломали в госпитале всё, искали тех, кто мог им указать горные тропы, по которым можно было бы отсюда уйти. Пока немцы рыскали по палатам, главврач запихнул её в бак и засыпал ещё не стираными бинтами. Немцы открыли бак с бинтами и, как и надеялся госпитальный врач, не смогли сдержать тошноты. Ушли допрашивать главврача. Потом раздались выстрелы. Она просидела очень долго. Пока не услышала сербскую речь.

Разведчики похоронили начальника госпиталя и пошли с Милкой по людям, которые приютили раненых. Немцы были отброшены от Дрвара, но было много новых раненых. Госпиталь необходимо было открывать заново.

* * *

Погода в Бари портилась все сильнее и сильнее. Англичане запретили вылет своим самолётам до утра. Соколов до сих пор не получил никакого ответа из Москвы. Шорников заходил в его комнату уже, наверное, десять раз, но полковник только пожимал плечами. И угрюмый Александр Сергеевич уходил обратно к своему экипажу. Неожиданно на пороге их комнаты возник совершенно ошалевший радист Вердеревский.

– Командир, у них там наверху или полная неразбериха, или одно из двух!